кладбище

В шесть утра на кладбище только старики. И я. И еще десяток бомжей, пускающих слюни при виде разложенной на надгробных плитах еды. Цыганка, срывающая с могил старые венки. Работники кладбища, бухие уже в шесть утра. И старики, старики, старики. Копающие, сажающие, вырывающие, вытирающие. С красными заплаканными глазами. Вижу своих соседей. Тетя Аня, всю жизнь проработавшая в собесе, важно плывет между рядами. За ней плетется в конец спившийся и высохший дядя Саша.
- Вы к кому?
Тетя Аня делает широкий жест рукой:
- Вначале были у двух теток. Сейчас идем к куме.
Дядя Саша отрывает голову от туфлей:
- У меня тут друг еще. На 282-м участке.
Уходят.
Западное кладбище местами ухожено, а кое-где откровенно напоминает свалку. Пластмассовый рай. Бутылки, венки, стаканы. Свалено в кучи. Стаи ворон, бродячие собаки и чумазые цыганские дети. 
Старушка на соседней могиле ожесточено рвет бурьян и швыряет его на соседнюю могилу. У нее с собой полная сумка садового инструмента, которым она просто с настоящей яростью окучивает, пропалывает, окапывает. Холмик могилы уменьшается просто на глазах. Садовой лопаткой она выворачивает груды земли за оградку. Протирает крест. Раскладывает на салфетке бутерброды, порезанные овощи, бутылку из под минеральной воды с чем-то красным внутри. Еще раз протирает крест и уходит. На край оградки садится ворона и замирает в ожидании пока старуха уйдет совсем далеко и можно будет безнаказанно склевать то, что она принесла.
Допиваю дешевый кофе из автомата, докуриваю, закрываю калитку и тоже ухожу. Вся наша похоронная культура вызывает у меня двойственные чувства. Поэтому и приезжаю так рано. Чтобы успеть убрать могилу до того, как на кладбище повалят чавкающие помидорами и редиской родственники; цыганки, клянчащие подаяние прямо у могил; гламурные дамочки в розовых сапожках, морщащие носики от мысли что асфальт еще не довели до их участка; пьяные мужики, швыряющие окурки на могилы и чокающиеся с крестами. Нет, уж лучше с утра, вместе с со стариками.